Интервью с Леонидом Сергеевым

[Пресса]

http://afisha59.ru/starspeak/434418.html

Леонид Сергеев, автор-исполнитель: «Я нужен только той шагреневой коже, которая называется «наш зритель»

Концерты Леонида Сергеева – это всегда праздник. Праздник музыки и приятного общения. Песни перемежаются с реальными историями из жизни либо звучат со сцены непрерывным потоком, но каждый зритель, будь то в зале или на фестивальной поляне, волей-неволей становится собеседником этого умного и обаятельнейшего человека. И каждый зритель как будто включается в разговор, даже если не совсем представляет, о чем идет речь.

Леонид Сергеев прост и понятен, но одновременно глубок, тонок и образен настолько, что даже ребенок съежится от непонятной радости, слушая его. Сердце взрослого человека гулко забухает, и свет дрогнет и поплывет в глазах подростка... то ли от смеха, то ли от слез. В его творчество включаешься как-то автоматически. Раз – и ты уже сопереживаешь тот или иной сюжет, не важно, грустная это песня или шуточная. Наверное, это магия той авторской песни, которая сейчас постепенно сходит на нет, песни, которая объединяла и сближала людей. Простое и искреннее общение становится редкостью, но корреспонденту 59.ru посчастливилось с собеседником.

– Начинайте сразу с последнего вопроса. Да, я приеду в Пермь. (Смеется.) Все. Это я ответил.

Леонид Александрович Сергеев родился 30 марта 1953 года в городе Бресте, жил в городе Казани, в настоящее время живет в городе Москве.
На официальном сайте Леонида Сергеева рассказывается: окончил историко-философский факультет Казанского государственного университета им. В.И. Ульянова-Ленина (1975). Радиожурналист, журналист. Член союза журналистов. По приглашению телевидения переехал в Москву, сотрудничал с телевидением, участвовал в передаче «Веселые ребята». Работал на «Молодежном канале» радио.
Окончил музыкальную школу по классу фортепьяно. Стихи начал писать в школе. Гитару взял в руки уже в университете, песни пишет с 1970 года преимущественно на свои стихи.

– Вы помните свое первое стихотворение?

– Как ни странно, да. Стихотворение было 1961 года, я родился в 53-м, мне было восемь лет. Был как раз Карибский кризис и строки такие пламенные были, я их запомнил:

Американцы хотели на Кубу напасть,
Тогда им пришлось бы домой удирать.
Все мирные страны – против блокады.
Не быть на земле войне!
Наше правительство с Фиделем Кастро
Делают мир на земле.

– То есть сразу с детства о большой политике?

– Да. Резко политические, остросоциальные, патриотические стихи. Да. В восемь лет.

– А первую песню помните?

– Совершенно отчетливо помню. Это был 70-й год, я поступил в университет в Казани, посмотрел фильм «Песни моря», вы-то, конечно, родились гораздо позже этого фильма. Там была такая очень модная песня: «От зари до зари, от темна до темна о любви говори, пой, гитарная струна...», и я написал песню о гитаре. В отличие от первого стихотворения, цитировать не буду. Я ее помню, но никогда не пою, естественно.

– У вас большое количество песен, вы, наверное, многие из них не поете

– Вот смотрите. Сейчас, если верить последним или предпоследним данным, у меня где-то 260-270 песен. На сегодняшний день я пою песни, которые хочется петь, а хочется петь в основном песни новые – это раз. И какие-то хорошо забытые старые – это два. Получается, я пою около 40-50 песен. Вот считайте, сколько я не пою. (Смеется.)

– То есть творческий процесс не останавливается, и новые песни появляются часто?

– Хочется сказать «да». (Смеется.) Я, честно сказать, не понимаю фразу «человек исписался». Я не понимаю, что значит «исписался». Для меня уже много-много-много лет сочинить песню – это как выпить стакан чаю, выпить рюмку водки, выйти из дома, сесть на троллейбус, это совершенно естественный процесс самовыражения. Чтобы тебя не разорвало изнутри от мыслей, ощущений и чувств, время от времени надо пар стравливать. У меня стравливание пара уходит в песни. Песни самые разные: тихие, спокойные, ершистые – в зависимости от настроения. Поэтому что значит «исписаться»? Если я ничего не чувствую, если я не хочу даже не то что поделиться с другими, а просто выплеснуть это из себя, ну найти дупло и сказать: «Царь-то у нас с ушами. Король – голый» – это значит: я умер. Нет ничего: эмоций, желаний, ощущений, интонаций... Пока у меня это идет. Вот через пару часов будет концерт, и я буду петь песни, которые написал в прошлом году, в этом или совсем недавно. Последняя на сегодняшний день песня, это 7 июля дядя Юра Кукин умер, а 8-го я написал песню. Она сама из меня вылетела. Поэтому я не знаю, как ответить на вопрос «пишете ли вы до сих пор?»... Да, наверное, так. Да.

– Творчество Юрия Алексеевича Кукина имеет для вас особую значимость?

– Первые песни, которые я услышал, были песни Юрия Кукина. От них я просто «слетел с катушек» и заболел тем, что раньше называлось самодеятельная, а сейчас авторская, бардовская песня. Это были первые песни, которые я услышал, поступив в университет в 70-е годы. Это были его песни.

– То есть это одно из начал для Леонида Сергеева?

– Это было первое потрясение, от которого я не смог оправиться до сих пор. Для меня это человек, особо стоящий от всех остальных. Не Окуджава, не Визбор, не Клячкин – они все велики по-своему. Для меня Юрий Алексеевич Кукин – это человек блаженный. Что такое блаженный человек? Кто такой блаженный человек? Человек, познавший благо. Человек, дарящий благо. Может быть, даже и не всегда понимающий, что он делает. И слава богу, что непонимающий. Он очень цельный, однородный. Он – великий проводник. Я его таким знаю и люблю, и неважно, ушел он или не ушел.

– Великий проводник – это данность?

– По моему глубокому убеждению, писательство, художничество – все, что связано с космосом, безусловно, – это все данность. Дано человеку – он пробьется, как шампиньон асфальт поднимет, он пролезет. Не дано – он будет ремесленником.

– А разве это не может вдруг закончиться?

– Наверное, да. Сколько отпущено человеку. У кого-то это заканчивается с его жизнью, у кого-то раньше. У кого-то это длится и после его жизни. Появляются люди, пишущие посвящения, и вот поток пошел. Это все фантасмагорично, эзотерично, да, но это имеет место. Ноосферу никто не отменял, даже мы – атеисты.

– А вы разве атеист?

– Ну... Когда мы пошли креститься всей семьей, родственники наши пришли. Мне крестик купили, рубашку крестильную. 1643-го года церквушка разрушенная на Тверском бульваре за театром Пушкина. И вот я пошел и чувствую, что-то не так со мной. И такой маленький-маленький попик подходит ко мне, как сейчас помню, отец Андрей. Отец Андрей, говорю, я все понимаю, но я не могу. Не пришло мое время значит. Я не хочу идти искусственно. Наверное, каждый должен к этому сам прийти, я не знаю.

– Вы историк по образованию и еще рассказываете, что каждый раз смеетесь, говоря, что вы – историк.

– Не то, что смеюсь, просто я отчетливо понимаю, что такое история. Кем она была, есть и кем будет. Да, в 1975 году я закончил историческое отделение историко-философского факультета Казанского университета. Мы сегодня ехали в поезде с дедушкой семидесяти лет. Ну как с дедушкой, мне 58, ему 70, но он на пенсии, а я нет, потому он – дедушка. Он сталинист, работал в авиационной промышленности. Вот говорит: «Почему у нас самолеты падают сейчас?» Ну, и об истории говорили. Я ему: «А вы знаете, когда Украина стала «ющенковская», что у нас в России произошло?» И рассказываю дальше, что раньше подними человека с высшим образованием с постели и спроси: «Матерь городов русских кто?» Понятно – Киев. А сейчас кто матерь городов русских? Я дедушке говорю: «Вы знаете?» Он отвечает: «Нет». А вот. Около Ладоги, в Ленинградской области, нашли поселение, и, оказывается, оттуда Русь-то пошла, а не из Киева. То есть история переписывается на глазах, на ушах, на соплях, и не важно, идиот ты или здравомыслящий человек, тебе сказали – все!

Сейчас мы считаем что Русь пошла от Ладоги, а не от Киева. Все. И что? Так кто я, закончивший историческое отделение в 75-м году?

– Вы отчуждаете себя от современности?

– Наверное, наше время уже заканчивается, а в чем-то, наверное, уже закончилось. Я совершенно четко и физически это вижу и ощущаю. Мне 58 лет, как принято говорить, «полных». За последние 4-5 лет я совершенно неожиданно понял для себя, что стою я такой, еще полный сил, энергии, у меня мозги в порядке, я могу еще придумать то, чего не может придумать никто. А я никому не нужен. Я никому и ничему не нужен. Потому что новый язык, новые отношения, новый сленг. Они, эти отношения, я вижу, стоя во весь свой рост, в котором я пребывал все 58 лет: вот это плохо, это мелко, это несмешно. Но мне говорят: «Нет, это смешно, потому что сейчас это модно». И это заполонило все, и толпы людей несчастных к этому уже приучены. Я говорю: «Ребята, ну это же действительно плохо, это же действительно не смешно, а это пошло...», а мне говорят: «Ты? Ты кто? Ты старый пердун. Пошел ты на фиг отсюда...».

Вот мое сейчас самоощущение: я не вижу себе места в этой сегодняшней жизни. Мне всего 58 лет. Что говорить о людях семидесятилетних, которые тоже еще живые, к сожалению... Что говорить о людях 75-летних? Владимиру Туриянскому 75 с гаком – полный сил, полный ощущений, полный понимания человек. Он полон горечи, он несколько лет назад выплескивал ее, она фонтаном била... Я очень боюсь скатиться в это же. Хотя я всегда был очень динамичен, очень равновесен в самоощущении и в ощущении жизни. Но сейчас я понимаю, что я на обочине. Я не нужен. Никому и ничему. Я нужен только той шагреневой коже, которая сжимается с каждым годом, которая называется «наш зритель». Правильно сказал Вадим Мищук (дуэт Вадим и Валерий Мищуки, известные исполнители в жанре авторской песни. – Прим. ред.), что наш зритель стареет вместе с нами и умрет вместе с нами. Все. Я бы устроил сейчас похороны нашего зрителя, и мы бы шли впереди этой процессии и несли бы гроб сами себе. Я бы устроил такую процессию, ей-богу.

– Если говорить об авторской песне, неужели за вами – «шестидесятниками», «семидесятниками» – никого нет?

– Александр Городницкий совершенно правильно сказал, что той песни, которая была, уже нет, она умерла. Я долго думал, Моисеич: ну, ты не прав, как так умерла? Что есть песня? Это самовыражение. Ты ощущаешь, пропускаешь и выдаешь. Как она может умереть? А потом я понял, что той песни больше нет. Песня, с которой мы взросли, мы по их стопам шли, мы на них учились – это действительно было время 70-80-е, когда «Возьмемся за руки друзья», песня объединяла. «Милая моя, солнышко лесное» – хоровая песня. Сейчас нет таких песен. Потом выросла молодая поросль. Да она на этих традициях выросла, она чтит эти традиции. И это главное, это очень хорошо. Но сейчас песня стала личностной. Произошел уход в себя. Давайте все вместе споем песню кого-нибудь из современных молодых авторов за столом после третьей рюмки? А хрен споешь, потому что она не такая. Сейчас нет объединяющих песен. Время такое. Каждый ушел в себя. Мой дом – моя крепость. Политика способствует этому. Все начинают хранить свою территорию. Что такое моя территория – это я, мои друзья. Это ячейки, по которым от одной до другой я перемещаюсь по жизни. По своей территории.

– Какова же ваша личная территория?

– Я надеваю совершенно осознанно свои шоры, потому что влево – «камедиклабы», вправо – Петросян, вверху – фабрика звезд, твою мать, и все. (Смеется.) Я иду в этом своем сегменте, я живу в нем, и мне его хватает. Но это вполне естественное и нормальное состояние. Я двадцать с лишним лет живу в Москве и не знаю юго-запада. Я никогда не был в Перхушково, меня, честно говоря, туда и не тянет. Так и живем на своих территориях. И наши территории год от года сжимаются – уходят люди.

– Но искусственно насаждать традицию тоже наверное неправильно?

– Естественно. Зачем загонять людей в нашу территорию? Когда я услышал, что в какой-то школе сделали предмет «Авторская песня», я ужаснулся. Одна простая вещь: если ученик встает на уроке и говорит: «Я не выучил творчество Булата Окуджавы». «Садись, два!». Это отвращает напрочь и от Булата Окуджавы, и от этой дурацкой, совершенно никому не нужной песни. Идем дальше, авторская песня никогда не будет востребована. Сейчас главное, чтобы было модным. Когда появилось понятие «прикольно», для меня это была некая революция. Я ходил и задавал вопросы разным слоям населения. «Прикольно» это хорошо?» – спрашивал. Мне отвечали: «Ну не, это прикольно». «Тогда, значит, это плохо?» И снова в ответ: «Нет, это прикольно». Значит «хорошо», «плохо» и «прикольно». То есть появилось какое-то слово, понятие, которое что-то интонационно обозначает на уровне захребетно-нервных окончаний. Да, это не хорошо. Да, это не плохо, да это.. это.... А, это прикольно, вот.

Мы живем сейчас по понятиям «прикольности», и все, что бы ни делалось, все прикольно, все нормально. А молодых ждать никак нельзя.

– Вам не предлагали пойти в политику? Сейчас в президентской предвыборной гонке могут появиться и появляются неожиданные, интересные люди?

– Тогда это было гениальное время, где-то 1986 год. XIX партконференция и потом первый съезд народных депутатов, это вторая половина 80-х, когда перестройка началась. Во время концерта в Миассе приходит мне записка: «Мы знаем вас по вашим песням, как человека передовых взглядов. Мы предлагаем вам баллотироваться от Миасса делегатом на I съезд народных депутатов». Подпись, инициативная группа, телефоны. Я в голос ржал. Потом написал песню «Моя программа», где перечислил злободневные вопросы того времени, но все кончалось выпиванием в буфете. Главное, чтобы буфет был хороший. Ну это смешно, конечно. Если хочешь развалить движение – возглавь его.

– Вас, наверное, спрашивают иногда, почему вы такой грустный?

– У меня грустное лицо? Я просто устал. Однажды в прямом эфире на радио, перед очередным концертом, мне позвонила какая-то девушка и задала вопрос, который я запомнил: «Почему ваши смешные песни такие несмешные?». Все. Я восхитился, я размяк, мне стало ясно, что она поняла, что я хотел сказать своими песнями. Несмешные смешные песни – это, наверное, одно из моих кредо.


Константин ЗАВАЛИН

[Алла]

Пресса
Спасибо большое за эту статью. Утащу на всякий пожарный на бардурал тоже